– Да.

Мартин удивлялся, что ничего не чувствует, кроме естественного любопытства. Усилием воли он попытался вызвать в памяти давние чувства и совместить их с лицом девушки на балконе, но получалось все очень смутно и словно бы отдаленно. Представало как в тумане или сквозь густую кисею, наброшенную временем, жизнью, чередой событий, произошедших с тех пор. Прежний Мартин Гаррет бродил в его памяти, но не вызывал ничего, кроме легкой и грустной приязни. Которую можно испытывать к ребенку или к подростку, какими он был когда-то. И больше ничего.

Колонна меж тем поравнялась с особняком; Йунуэн на балконе разговаривала с тетушкой и смотрела на плотные шеренги всадников. Ей и в голову, наверно, не приходит, что я могу быть здесь, холодно подумал Мартин. Толки и слухи, может быть, и доходили, но ей они были не интересны. Он видел ее белое платье с узким лифом, застегнутым до горла, бледно-лиловую шаль на плечах. Иссиня-черные, гладко причесанные на прямой пробор волосы подчеркивали чистоту линий ее индейского лица.

– Кого ты там на балконе высматриваешь-то столько времени? – полюбопытствовал Гарса.

– Да так, никого… Людей.

– Какие деньжищи нужны для такой жизни, а?

– Немалые.

– С богатеями мы тоже покончим. Революционеры мы или кто? Представь, сколько маиса и фасоли можно вырастить в этих садах и сколько народу избавить от голода.

Мартин по-прежнему смотрел в бинокль на Йунуэн, которая в этот миг взглянула в его сторону. Она, конечно, не могла с такого расстояния разглядеть, а тем более узнать его в таком множестве конных и пеших людей. Но все же ему казалось, что она не сводит с него глаз. И эти синие самоцветы на миг встретились с его глазами. И он, будто накрытый с поличным, опустил бинокль, отдал его майору.

– Все будет в свое время.

– Я же не говорю, что не будет, но хотелось бы поскорей.

На обеих сторонах проспекта толпа продолжала славить Вилью и Сапату. И революцию.

Когда отгремели торжества, захлестнувшие всю федеральную столицу, драгуны Дуранго получили приказ разбить лагерь на площади Санто-Доминго, в непосредственной близости от Национального дворца. Они разместились там: сержанты и офицеры стали на постой в окрестных домах, рядовые расстелили свои циновки под колоннадами. Привязали лошадей на длинных поводьях, задали им корму, составили карабины и винтовки в пирамиды, выставили по углам караулы. К вечеру на станцию Такуба приехали к своим мужьям несколько сольдадер, и пламя костров, разложенных посреди площади, осветило кучки вильистов, которые, рассевшись вокруг, ужинали, спали или пели хором популярную среди инсургентов песню: