– Я же просто стояла там и смотрела. – Клара судорожно сглотнула. – Словно в кино – когда показывают какой-то фильм ужасов. – Слезы безмолвно катились у нее по щекам. Она была потрясена не только самим этим страшным происшествием, но и своим собственным участием – точнее, неучастием – в нем, и от этого ей становилось еще тяжелее. Все вокруг нее старались как-то действовать – одни бросились к автомобилю, другие стали снимать пальто и куртки, чтобы укрыть пострадавшую или подложить ей под голову, а та неизвестная женщина все пыталась делать мисс Смит искусственное дыхание, надеясь пробудить в ней хоть капельку жизни, – и только она, Клара, стояла, ничего не делая, и смотрела, точно морская чайка, выследившая рыбу, но решившая за ней не нырять.

– Клара!! – Мисс Бриджес так резко ее окликнула, что даже немного испугала.

– Что?

И мисс Бриджес сказала уверенно, но каким-то задушенным голосом.

– Мисс Смит умерла мгновенно. Вы абсолютно ничем не смогли бы ей помочь.

– Если бы я только…

– Нет. – Голос мисс Бриджес обрел прежнюю твердость. – Не думайте об этом. Не надо так думать.

Было уже два часа ночи, но уснуть Клара по-прежнему не могла и все думала, что если бы чуть раньше, хотя бы пару дней назад она отправила Ивлин к матери, то ничего этого не случилось бы. Она не испытала никакого облегчения, когда, глядя в окно, увидела, что домой вернулся Айвор, но все продолжала смотреть в окно, на луну, на то, как при ее переменчивом свете меняется и все вокруг, и в то же время, как ни странно, остается неизменным, и все пыталась вспомнить, какое этому есть научное объяснение, но так и не могла. На небе было множество звезд, и эти константы тоже казались ей переменчивыми, хотя на самом деле оставались прежними, и Клара понимала, что утром проснется, встанет и будет, как прежде, помешивать на кухне овсянку, проклинать чересчур замерзшее масло, кричать на кого-то из детей, до сих пор не успевшего умыться, и уверять Риту, что ее волосы действительно очень красивы – все будет выглядеть, как всегда, хотя на самом деле жизнь вокруг совершенно переменилась.

Клара так и лежала без сна, размышляя о вечном, когда из-под двери вдруг выполз листочек бумаги, и она, заинтригованная, встала и подняла его. Это был рисунок Питера, абсолютно не похожий ни на одну из его прежних работ. Не было ни свойственной ему тщательной прорисовки деталей, ни изысканного подбора цвета; все в этом рисунке служило одному лишь чувству: гневу. Один из участников изображенной сцены – возможно, сам Питер, – смеялся, но не он был здесь главным, а некий человек в наручниках и тюремной робе, который в безнадежной позе сидел в тесной камере, уронив голову на руки.