– Говорите о себе, Йоханнес Брандт, – прерывает Слабберт.

Йоханнес переводит на него взгляд.

– Что, я единственный грешник в этом зале? – спрашивает он и обводит взглядом ряды зрителей на галерее. – Единственный?

Устанавливается пронзительная тишина.

– Я тружусь на благо этого города с молодых лет. Я ходил под парусами в земли, о существовании которых прежде не помышлял даже во сне. Я видел, как люди сражаются и умирают во имя Республики, – на жарких чужих берегах, посреди пучины, – как они рискуют жизнью во имя процветания и славы родины. Как они стремятся к цели, созидают – и не спешат почивать на лаврах. Арбитр Слабберт попрекнул меня африканским слугой, человеком из Дагомеи… Знает ли господин арбитр, где находится Дагомея? Вспоминает ли об этом, хотя бы когда пьет сладкий чай или поглощает за завтраком булочки? Франс Мерманс рассуждал здесь о спасении моей грешной души, – свои собственные грехи ничуть его не беспокоят. Возьмите карту, господа, и взгляните, как широк мир.

Мы взяли в дом девочку-сироту. Я оплачивал обучение подмастерьев, без устали боролся с заливающим землю морем. Я всякого навидался – но никогда не отнимал последнее у бедняков, никогда не продавал душу за взятки. Я старался сделать счастливой жену, и все то время, пока мы были вместе, она дарила счастье мне. А «праведники»… они не видят ничего за пределами стен, в которых сами себя заперли… где хотят запереть и остальных. Они владеют лишь кирпичами и балками; величайшая божья радость не знакома им ни на йоту. Мне искренне жаль таких людей. Жаль. Им не под силу сберечь и приумножить славу отцов.

Двигаясь как старик, Йоханнес подходит к Мермансу. Поднимает руку, и Мерманс отшатывается, ожидая удара. Йоханнес касается его вздрагивающего плеча.

– Франс, я все тебе прощаю.

Мерманс будто сгибается под грузом этого прикосновения.

– А ты, Джек Филипс…

Джек поднимает на Йоханнеса взгляд.

– Я?

– Ты камень, брошенный в воду. Но круги, которые ты породил, не позволят жить спокойно в первую очередь тебе самому.

– Вывести его! – вопит Слабберт.

Олдермены в замешательстве смотрят на узника, прикосновением руки вызывающего у присутствующих смятение. В зале бормочут и шепчутся; Пелликорн от возбуждения пошел пятнами. На зал заседаний словно упала тень неминуемой смерти. Собравшиеся на галерее зрители смотрят завороженно; они готовы слушать обвиняемого еще и еще. Прежде никто из богачей не демонстрировал свою власть над ними с такой легкостью; никто не осмеливался указывать на вставные зубы отцов города; никто их не высмеивал.