Глава 37

Глава 37

Варшава, 7 мая 1945 года

Ирена предупредила нас, что Варшава уже не та, но никакие слова не могли подготовить меня и Ханью к зрелищу того, что осталось от нашего города. Здания, которые когда-то были величественными и богато украшенными, теперь погребены под кучами пыли, пепла, битого кирпича и стекла, а кое-где эти завалы были расчищены, обнажив зияющие дыры. Это напомнило мне пустые места на наших койках после отборов. Улицы, некогда цветущие благополучием, были теперь практически заброшены – результат бесчисленных смертей мирных жителей, депортаций и побегов. Варшава была почти стёрта с лица земли.

Да, мой город избит, покрыт синяками, почти разрушен. Даже если бы я добилась справедливости, которой так жаждала, вопреки моим надеждам это не похоронило бы прошлое; теперь я смотрю прошлому и настоящему в лицо. Те, кто сделал Варшаву красивой – сделал её моим домом, – отдали свои жизни. Мои действия вырвали красоту из моей жизни и оставили вокруг лишь руины точно так же, как бомбы, пули и кровь растерзали мой город. Дóма, который я покинула, больше не существует; он стал отражением жизни, созданной моими руками.

Несмотря на безнадёжное состояние города, улица Хожа по-прежнему прекрасна. Когда мы с Ханьей оказываемся на углу, я вспоминаю о тех временах, когда ходила по этой улице к монастырю. Каждое приятное воспоминание – это маленькое утешение, хотя и с лёгкой болью в груди, такой мне теперь знакомой. Больше я не жду, что она когда-нибудь исчезнет.

– Четыре года, – бормочет Ханья скорее себе, чем мне. – Прошло четыре года с тех пор, как я в последний раз видела своих сыновей. И я никогда не думала, что буду в этот день без своего мужа.

Я кладу руку ей на предплечье, но не уверена, что она это замечает.

– Ты точно хочешь, чтобы я осталась?

Она кивает, не отрывая взгляда от монастыря.

Наши каблуки цокают по булыжникам, когда я веду её по улице. Когда мы звоним в дверь, сестра приглашает нас во внутренний двор, где щебечут птицы и лёгкий ветерок шелестит в кронах деревьев. Спокойная атмосфера резко контрастирует с бушующим во мне напряжением. Мы ждём возле статуи святого Иосифа, пока сестра идёт за настоятельницей.

Ханья стоит рядом со мной, на лице её написано беспокойство, руки сжаты, она бледна и неподвижна, как статуя святого Иосифа. Она выглядит намного старше своих лет. Состарившаяся, усталая, полная надежд, окаменевшая. Четыре года невыразимых страданий привели её к этому моменту. Я протягиваю руку; Ханья вцепляется в неё и не выпускает.

Когда появляется матушка Матильда, одна, Ханья ещё сильнее сжимает пальцы.