Между пустыми офисными зданиями и иллюзорным ар-деко мы пробираемся к морю, где Бейрут всегда остается самим собой. В ресторанах, построенных на скалах между набережной и водой, собирается публика со всех концов города, еще более пестрая, чем мезе на столах. Я задаюсь вопросом, зачем предложила встретиться, зная, что это вызовет лишь праздные вопросы. Чтобы осознать, сколько времени прошло? Если бы я знала стихотворение Эмили Дикинсон наизусть, то прочитала бы ему сейчас с моим резким немецким акцентом. Вместо этого он на своем мягком левантийском французском, который мне до боли знаком, спрашивает, скучаю ли я по матери. Под террасой мой сын общается с рыбаком – на каком бы языке он это ни делал.

– Скучаю – слово не совсем верное, – отвечаю я после некоторого колебания, поскольку вопрос пронзил меня, как стрела. – Просто невозможно поверить, что ее больше нет.

– Значит, ты скорбишь?

– Скорбь – тоже не совсем то. У нее была насыщенная жизнь, как говорят. Она прожила до старости и умерла спокойно, во сне – это не трагедия, здесь не о чем жалеть. Скорее я испытываю изумление.

– Изумление чему?

– Смерти.

– Смерти?

– Тому, что она действительно существует. Раньше она было просто теорией или, возможно, даже не теорией, а чем-то далеким. Когда умирали друзья, мои чувства напоминали скорбь больше, чем то, что я испытываю сейчас. Когда умирает муж или ребенок, это, вероятно, совершенно невыносимо. Со смертью родителей все иначе – это нормальность, к которой долго готовишься. Но когда это происходит, ты все равно не можешь поверить. Это как если бы ты жил в доме и вдруг у него исчезли стены. Все остается – мебель, холодильник, письменный стол, но теперь ты живешь посреди поля. Или улицы. И это при том, что мой отец еще жив. Но когда уходит один из родителей, ты понимаешь, что второй уже на пути, и сам он тоже это понимает.

– Да, верно.

– Понимаешь, все начинается именно с родителей, они всегда рядом. Это основа, фундамент твоего существования, нечто само собой разумеющееся, даже более важное, чем супруг или ребенок. Когда и на них больше нельзя положиться, ты понимаешь, что скоро останешься без матери и без отца.

– Это чувство, с которым мы живем изо дня в день, – говорит мой бывший любовник.

* * *

Сын спит рядом со мной в двуспальной кровати. До обратного рейса остается всего несколько часов. Несмотря на всю любовь, я всегда боялась, что он будет отвлекать меня от работы, от глубокого маниакального погружения, которое мне так нужно: Books or babies [100], как говорили в наше время. Однако сейчас, когда обстоятельства неожиданно сложилось таким образом, что я провожу с ним больше времени, чем когда-либо с его рождения, я осознаю, сколько эмоций он мог бы мне подарить – в том числе и для моей работы. Я думаю об этом, потому что позавчера кто-то из зала спросил меня, как, несмотря на все страдания, о которых я пишу, я остаюсь способной удивляться, проявлять любопытство и мужество. Я сослалась на тератея Лесамы Лимы, но уже во время ответа поняла, что это звучит слишком вычурно – особенно на английском. И теперь, глядя на своего сына, который заснул в считаные секунды (детям нужно больше сна не потому, что их организм слабее, а потому, что они получают больше впечатлений, даже если видят одно и то же с утра до вечера), в этот последний вечер нашего путешествия в гостинице в Бейруте, я понимаю: именно то, что составляет суть литературы – чудесное, странное, неожиданное, – я могла бы узнать у своего сына или он мог бы помочь мне сохранить это в себе.