Строго говоря, можно даже добавить Овидия, которого я знаю лишь косвенно через «Последний мир» Кристофа Рансмайра – что, впрочем, довольно впечатляюще, поскольку этот поэт продолжает жить в других произведениях спустя две тысячи лет. Какое великое множество возможностей – гораздо большее, чем под буквами A, B или C, – найти кого-то, кто станет спутником, наставником, возлюбленным. Только вот строки расплываются перед глазами, персонажи мне безразличны, даже самая стройная сюжетная линия кажется слишком сложной, а если она становится проще, я нахожу ее слишком скучной. Меня словно нет, а тот, кто отсутствует, не может ничего видеть. Жизнь за окном продолжается, и я снова принимаю в ней участие, потому что должна – осенью у меня читательские встречи, которые я не могу отменить, потому что уже отменяла. В конце концов все будет хорошо, все всегда заканчивается хорошо, если только не заканчивается плохо.

Великое множество возможностей? На самом деле нет ни одной, когда твой ребенок болен. В других обстоятельствах ты можешь немного отвлечься, но не в этом случае. Паника стала иррациональной, почти как самоцель, несмотря на заверения врача в том, что ничего страшного больше не произойдет. Сын и слышать не хочет о стрептококках, а его отец радуется, что болезнь протекает лучше, чем ожидалось. Но когда я остаюсь одна, то, как бы ни старалась быть благодарной, я словно в трансе возвращаюсь к тем дням и ночам, когда он боролся, страдал, переживал настоящие муки. И пусть он почти выздоровел, но моя уверенность никогда не вернется.

Еще недавно у меня были мать, муж, учитель и ребенок, о котором я не тревожилась. Минувший год был ужасен, и по человеческим меркам можно сказать, что хуже, наверное, не будет. Пусть даже сегодня утром я не смогла произнести речь, то могла бы, по крайней мере, прочитать стихотворение, которое не вспомнила, стоя у моря в Бейруте. Оно подходит к любому случаю:

Эмили Дикинсон знает о неуверенности как никто другой. Она прожила жизнь, почти не привлекая внимания. Спустя два века, континент и язык она в своих переживаниях оказывается мне ближе, чем любой человек вокруг. Что еще остается, кроме как искать утешения в книгах, когда больше никого не нужно утешать и никто больше не может утешить меня?

310

После обеда на двери хозяйственного магазина появился листок, которого утром еще не было: «Сдается в аренду. Букмекерским конторам не обращаться». Больше никто в нашем районе не поделится своими историями о нацизме, и совета по выбору ершика для посуды тоже никто больше не даст.