За полем овраги, лес и лощина – ольхой заросла и березками куцыми. Вон уж и озеро. Путь заболотил. Мох был усыпан спелою клюквой. Меня осадили кусачие мухи, раскрашенные, как пчелы. Я от них убежал на горку, где шумели дубы и сухая прохлада не пускала «пчел».

Привет, Карачурт!

Место прежней стоянки я не искал – оно само подвернулось мне. Я не посмел от него уйти и остался с ночевкой. Ветер продулся, и вода в озере встала наглухо: брось в нее щепку – с места не сдвинется до первых петухов!

Я сбросил одежду, а ножик воткнул от нее в стороне, у самой воды. Это на случай, если кто-то припрется: вот, мол, цыган – безоружный, голый, сейчас я его… К одеже он точно меня не подпустит, а нож не увидит. Я им завладею без всякой помехи, ну а с ножом – это с ножом.

Я вошел в озеро и поплыл. Интересно, как тут моя Загадка? Схватит сейчас за ногу и на дно! Ай! Ай! Я попал на холодный ключ. Кожа стала гусиной, и, как быстро я ни греб, смыть мурашки не удалось. Разводя костер, опять ее вспомнил. Я ее обидел. Это правда, и это плохо. Можно было не обижать. Ей, должно быть, известно, что я вернулся, но она не лезет – понимает. Умница! Я ее прощения не ищу! Счастья и сил ей!

А утром слышу:

– Яв джидо, морэ!

Я подскочил. Дэвлалэ-Дэвла!

Слышать родную речь было так же странно, как – пусть никто меня не слышит – видеть раздетой собственную мать.

Их было двое. Цыган с цыганкой. Одеты плохо. Оба мне – ниже плеч, но он ее выше. С хищной повадкой. И стал-то в тени! Коренаст, плечистый, а лицом, чавалэ, не то что черный, а почерневший. Я его понял – воровскими тропами парень ходит. Такому темная ночь не в убыток.

Девчонка – с ним, лет под тринадцать, может и жена, но тонка, как гвоздик. Спину сутулит. На щеке – три царапины, словно от кошки, а скорее всего от обманутой женщины: поймалась на краже, и та ее… Зубы во рту – неровные, мелкие, обломанные до треугольников, словно тоже кошачьи. Золотых нет.

– Ромалэ, вы чьи?

– А ты не узнал?! – парень притворно изумился. У него золотые зубы имелись, но всего пара штук. Если б я улыбнулся, он бы расстроился – у меня-то их просто ослепнуть можно!

– Меня зовут Антощ, сын Трубочиста, или просто Выдра. А это – Хаза, дочь Трубочиста. Моя сестра. Мы салахоры[98], – закончил он с гордостью.

Клянусь конями! У всех салахоров мозги набекрень. Они хоть и цыгане, как лаутары или кастрюльщики, а только мы с ними никогда не роднились. В Хунедоару заносило их редко. Они бедные и дикие. А как еще скажешь про тех цыган, у которых не парень сватает девушку, а наоборот – она выбирает! По-нашему это получается срам, а у них – обычай. Бог у нас один и язык один, но сами мы разные.