— Но уверяю вас, глубокоуважаемая доамна, вам даже не стоит прилагать дальнейших усилий. Что вы сможете увидеть в этой глуши, раздавленной фронтом и целым годом хозяйничания большевиков?

— Хотела бы повидаться с матерью, домнул.

Домнул пожал плечами.

— Всего лишь каприз. Уверяю вас. Каприз, который может быть неправильно понят. Вы ведь столько лет не видели мать! Почему же именно сейчас настаиваете на необходимости встречи? Кончится война — а она ведь когда-нибудь кончится, не правда ли? — все станет на свои места, тогда… Сейчас же все это слишком опасно. Кроме руин, ничего, по сути, не увидите.

— Но если увидеть эти руины тоже много значит для меня? Неужели так трудно понять?

Да нет, нетрудно. Но и истолковать на свой лад. Признание, похоже, снова пробудило подозрения важного домнула. И он снова стал держаться сухо, официально.

— Сожалею, доамна. Ничего не могу для вас сделать. Попытался открыть вам глаза на истинное положение вещей. Вы же не захотели меня понять. Прощайте. Целую руку.

Делать было нечего. К тому же и Густав стал все чаше бомбардировать письмами и телефонными звонками Во время последнего разговора он казался особенно печальным и удрученным. Сообщил, что ушла Бригитта, что некому присматривать за детьми и вообще дальше так жить невозможно. И настаивал, чтоб немедленно приезжала. Перед глазами встали картины угрюмого, напыщенного, сумрачного Берлина — они приводили в трепет. Но такова ее судьба. И она отлично это понимала.

Накануне последнего представления в городе поднялись волнение и нервная напряженность, в несколько часов изменившие облик Бухареста. Поздней ночью над центральными кварталами раздался приглушенный угрожающий гул. То были самолеты. Много самолетов, летевших на большой высоте и оставлявших после себя этот жуткий вой. К полудню разнеслась весть, которая, хоть и передавалась шепотом, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Русские бомбили Плоешть. Хотя нет, не русские, американцы. Ну и что же? Что дальше? А то, что проснешься завтра и бомбы будут падать прямо тебе на голову. Так какое значение имеет, кто их бросает? А еще эти, что бахвалятся своими победами. Пропадем, брат ты мой, из-за проклятых швабов. Пропадем!..

Напряжение ощущалось и в зале театра, поэтому прощальное выступление прошло в обстановке полнейшей нервозности. Самолеты могли в любую минуту появиться и над городом. Запах нефти, горевшей в Плоешть, казалось, проникал за стены переполненного людьми зала. И все же жители Бухареста тепло попрощались с этой ослепительной звездой, озарившей столько их вечеров, которые отныне станут еще более угрюмыми, более темными.